К дню святого Пургена,
т.е. [тьфу ты!] - к святому [для пожирателей ушей] дню
Пургена пурима
...Был я тогда рабочим Путиловского завода, ярым сторонником Советской Власти, за которую готов был горло перегрызть каждому, кто дурно о ней отзовется. После убийства Урицкого буквально весь Петроград находился в состоянии и страха, и неуверенности. Шли массовые аресты. Никто не был уверен не только за завтрашний день, но и за ближайший час. Даже стопроцентные пролетарии и сторонники советской власти. По городу шли слухи о массовом красном терроре, объявленном в отместку за Урицкого и для устрашения всех врагов рабоче-крестьянской власти.
Проходя по Гороховой улице, мое внимание привлекли какие-то объявления, наклеенные на фасад дома №2, где тогда была Чека. Остановился и начал читать. Оказывается, что списки расстрелянных в порядке красного террора за убийство Урицкого... Долго стоял я и читал эти списки. Кого там только не было: офицеры, помещики, домовладельцы, купцы, профессора, ученые, священники, студенты, даже ремесленники и рабочие... Но что бросилось мне в глаза - в списках этих не было ни одного еврея... Хотя все это произошло из-за того, что один еврей - Кенигиссер убил другого еврея - Урицкого.
"Жиды ссорятся, а наших - к стенке", - подумал я. И сам испугался, как бы не сказать этого громко. Ведь тогда, да и многие годы после этого, за такие слова если не стенка, то "полная катушка" были обеспечены...
Впоследствии я кончил Рабфак, Институт, неплохо продвигался по службе, побывал во всех уголках необъятного Советского Союза. И всюду и везде, до самой войны, видел одно и то же: "они" распоряжаются, казнят и милуют, командуют, а "наши" - ишачат, надрываясь, и не смеют и пикнуть... Только молча, исподлобья посмотрят на какого-нибудь Френкеля, который в синем салон-вагоне, сияющем электричеством, проносится по великой сибирской магистрали, проверяя им же организованные лагеря принудительного труда, в которых его единоплеменники если и есть, то только на командных должностях. Так было почти до самой войны. Так было и когда она разразилась, когда вторглись немцы и надо было их выбивать с русской земли. На фронте, в строю мало было евреев. Зато в санчастях, в снабженцах их было полным-полно, а особенно в глубоких тылах - за Уралом. Они предпочитали "воевать" там. Конечно, были и исключения. Но исключений этих было не много. Офицеры и бойцы Советской Армии и все население страны видели все это; и неудивительно, что начали расти и крепнуть мысли критические о роли евреев в жизни страны. Новый "правящий класс" оказался не на высоте.
То равноправие, которого они не имели при царском режиме, они получили после его свержения и ни одного голоса протеста не было слышно против этого. Но не прошло и несколько лет, как равноправные превратились в привилегированных. Да еще каких!... Покрепче прежних князей и дворян... В дворяне-то прежде можно было выслужиться, даже в графы и князья... Мало ли было таких, что, по словам Пушкина, "прыгали из хохлов в князья"... А попробуй прыгнуть в еврея?... Никак невозможно!
Обо всем этом как-то, уже после войны, беседовали мы - несколько таких же, как я, бывших советских инженеров, оказавшихся в одном из беженских лагерей в побежденной Германии. "Да, пановали они!" - сказал один из собеседников, украинец из Полтавы. - "Не пановали, а боговали", - поправил его земляк, харьковчанин... А когда я, как великоросс, переспросил, что это значит - он мне объяснил, что "боговать" - это значит жить, как боги...
Так что же делать? Как с ними поступить, когда народ сможет свободно сам решать, как устроить жизнь в своей Стране? - задал вопрос один из нас. "От люльки до бороды!... - сердито буркнул четвертый наш собеседник, угрюмый и молчаливый мордвин, который когда-то с нами вместе учился на Рабфаке... Мы все возмутились: "Как так? Как немцы?... Ведь мы же не звери"!.. Не я один - все так говорили, когда видели их, с вещами и семьями в вагонах и машинах, а мы, ленинградцы, спасались от окружения пешком, бросивши все... Попадись они тогда нам - в клочья бы разорвали... Мои все с голоду погибли в Ленинграде..."
Мы все замолчали. И вспоминали наши встречи с новым правящим классом. Вспоминал и я, может быть в сотый раз, списки на Гороховой улице...
А в это время один из собеседников вытащил из рюкзака Библию, которую не так давно получил от какого-то баптиста и старательно ее изучал, и, обращаясь к нам, сказал: вот послушайте о том, что очень похоже на наши времена и на тo, чего свидетелями и мы все были. И медленно с чувством прочитал "книгу Эсфирь". Мы слушали с затаенным дыханием... Для нас, выросших при советской власти, не знавших ни Евангелия, ни Библии, это было откровением... Уничтожить безнаказанно в один день 75 000 человек только потому, что, по мнению евреев, они против них зло мыслили, но ничего не сделали... Разве это не тот же красный террор?... И еще этот день праздновать из года в год!... Просто не верилось, что нечто подобное могло быть в Священном Писании...
Долго еще мы сидели и обменивались воспоминаниями и мыслями, начавшимися со списков на Гороховой и закончившимися чтением Библии. А "еврейского вопроса" Так и не решили. Поступить, как рассказывает Библия или как на наших глазах поступил Гитлер - нельзя; но нельзя же и примириться с тем, что этот новый "правящий класс" на веки вечные останется тем, что он стал после октябрьского переворота, а мы все и дальше в своей стране будем гражданами второго или третьего класса...
А. Дикий, "Евреи в России и СССР"
[@]
